Так начиналась театральная карьера и будущая слава Романа Виктюка.

«ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО»

Первую картинуя снимал среди баранов, кобыл, юрт, стойбищ. На сапоги налипало овечье дерьмо. Вторую - в деревне. Опять избы, дождь, хожу в ватнике и ватных штанах, ем перемазанную сажей картошку. Кругом коровы лепехи, также в достатке налипавшие на сапоги. Надоела грязь, ощущение скотного двора. Очень захо­телось снять что-то красивое, чистое, цветастое, с больши­ми бабочками и шляпами. Шел 1967 год. В Москве на фес­тивале показали «Леопарда» Висконти. Хотелось чего-то в том же ключе. Чтобы не шагать по полю в овечьих какаш-

67

ках и коровьих блинах. Подумалось: хорошо бы снять Тур­генева- «Где тонко, там и рвется». Почему-то я запал имен­но на эту пьесу.

Снимать пьесу - дело вроде как нетрудное. Но как раз в это время я посмотрел фильм по какой-то классической пьесе. Это было так убого, с таким отсутствием культуры, понимания красоты XIX века, его живописи, культуры, воздуха, наконец. Подумал: «Если б только дали снимать!» Я же был режиссер запрещенного фильма.

Но случилось чудо. Меня вызвал Сурков, главный редак­тор Госкино.

-   - Не хотели бы снять классику?

- Как раз об этом я сейчас думаю. Очень хочется снять фильм про бабочек, перелетающих с цветка на цветок. «Где тонко, там и рвется» Тургенева.

- А не лучше ли взять к юбилею Тургенева какой-то его роман?

И предложил - «Отцы и дети» или «Дворянское гнездо». «Отцы и дети» делать не хотелось - слишком уж нагруже­но идеологией. «Дворянское гнездо» казалось гораздо бо­лее привлекательным. Я согласился, хотя роман читал не упомню когда, еще в школьные времена.

Сказав «да», отправился узнать, на что согласился. Про­читал и пришел в ужас. Сентиментальный язык, романти­ческие пейзажи, идеализированные герои, идеальная де­вушка Лиза Калитина. Стало не хватать запаха навоза, от которого так хотел избавиться. Полное отсутствие «низ­ших истин» - все сплошь «возвышающий обман».

Начал читать подряд всего Тургенева, чтобы понять его мир, перетащить из других произведений то, чего здесь недоставало.

Работать мы договорились с Валей Ежовым. После лета в Коктебеле и «Белого солнца пустыни», с которого я сбежал, уже осенью, в Москве, мы сели за тургеневский сцена­рий. Хорошо помню, как должен был вытащить Валю на худсовет по заявке, написанной между двумя гигантскими

68

попойками. С утра заехал к его знаменитой подруге, где пришлось в прямом смысле вынуть его из постели. Я на­дел на него галстук, побриться он уже не успевал - до худ­совета еще надо было опохмелиться. Худсовет, не долго заседая, постановил заключить с нами договор.

Читая Тургенева, я первый раз отметил полярность его эстетических вкусов. С одной стороны, условный, роман­тизированный, идеологизированный мир его романов, с неправдоподобием дворянской идиллии, с другой - нату­рализм и сочность «Записок охотника».