228

Еще один непременный атрибут оперы - клака. Вся га­лерка забита клакой. Мест для посторонних там нет. Клака берет с солистов деньги за овации, может засвистеть кого угодно, забросать апельсинами или, если надо, заглушить громом аплодисментов нежелательный свист. Она делает скандал или не делает скандал. Клака - это работа. Это чи­стая мафия. Оперные звезды ей приплачивают. - Не выношу клаку, - говорила Френи. Она действительно не имела с ней дела. Но клака ее не трогала. Ее любили. Она открывала рот, и оттуда лилось чистое золото. Ей было уже под пятьдесят, но, выходя на сцену, она волновалась, как девочка. Она вообще существо исключительно женственное и чистое, для меня звезда не меньшей величины, чем Мария Каллас.

Режиссура оперная и режиссура кинематографическая -две почти несовместимые профессии. Мои репетиции сначала были, скорее, режиссерскими. Но скоро я понял: анализ поступков оставь при себе, дай певцу рисунок. Все. В опере другие средства выражения. Артист не может иг­рать и петь. Только когда я уже ставил «Пиковую даму», мне открылось, что такое искусство большого жеста. В кино большой жест нелеп, в драматическом театре - слишком театрален, в опере - это самое то, что должно быть. Кино -искусство пристальное: в нем бывает достаточно подраги­вания век, еле заметного вздоха. В театре это уже не рабо­тает, тем более в опере, где человек стоит, разинув рот, в застывшей позе. Какое там подрагивание век! Нужен жест во весь размах рук.

Сопоставляя кино, театр, оперу, понимаешь, что следу­ющий за оперой шаг в условность - цирк. Потому так пол­на опера феллиниевских персонажей. Бегают какие-то за­мороченные администраторы, приезжает маэстро, ходит по сцене с двумя секретарями, пробует голос. Прислуши­вается к акустике.

Впервые выйдя на сцену «Ла Скала», я опустился на ко­лени, перекрестился: «Боже! Я стою там, где пела Мария

229

Каллас!». Каллас вообще не поддавалась режиссуре. Поэто­му ее спектакли ставил Карали. На нее надевали костюм, она выходила на сцену, становилась на определенную точ­ку и больше уже не сдвигалась с места, - сцена жила и дви­галась вокруг нее. Она исполняла свою партию, потом ухо­дила. Вот и вся мизансцена. Но в этой точке, «точке Кал­лас», голос ее звучал с такой громкостью и чистотой, что даже ее шепот был слышен во всех уголках зала.

Оперный артист скован, зажат условностью своего ис­кусства. Напрасная иллюзия, что его можно заставить иг­рать по Станиславскому. Конечно, в каких-то случаях мож­но, но это, скорее, даже мешает восприятию. Красота му­зыки часто важнее, чем красота мизансцены. В оперу ходят не ради сюжета, а ради музыки

Одна из самых заманчивых вещей в опере - создание магического зрелища. Увертюра, поднимающийся занавес, поющие люди - все это уже ритуал. Пение в человеческую жизнь вошло как ритуал, будь то ритуал труда, или выра­жения чувств, или обращения к божеству. Песнопения в честь Диониса, барды, менестрели, серенады - это все ме­нявшиеся в разные века и в разных странах ритуальные ипостаси пения.