Я очень люблю Нагибина как писателя, он был чрезвы­чайно талантлив и как сценарист, почти все его вещи ки­нематографически зримы, образно ярки. Работать с ним доставляло огромное удовольствие. То, чего я хочу добить­ся, он схватывал почти мгновенно.

Он был очень молод по темпераменту. Его интерес воз­буждало буквально все. Приезжая куда-либо, он уже знал, что здесь смотреть. Какие храмы, памятники, произведе­ния искусства. Он мог пешком шлепать через весь город, чтобы посмотреть какую-то фреску, картину в музее. Знал не только Лувр или Прадо, но музеи гораздо более скром­ные, в каждом умел находить шедевры.

В Швейцарии мы замечательно съездили на виллу Рах­манинова в Лугано, поговорили с его племянником. Наги­бин знал об этой вилле все еще до приезда, ходил по ней, будто здесь уже давно свой человек.

Работа над сценарием шла медленно. Сценарий не менее объемный, многоплановый, чем «Сибириада», не менее слож­ный по своей структуре. Очень многое надо было придумать, сконструировать по драматургии, найти точные детали, кине­матографические образы, сочетающие воспоминания героя, то, что ему мерещится, с реальностью, в которой он живет.

 215

В этом мне очень помог Мандельштам, сочетавший в | своей поэзии образы несочетаемые - то, что и хотелось видеть в картине. «Павлин в курсале» - пустой курсал, гу­ляющий по нему павлин - это образ из начала века, то, что мог видеть и Рахманинов во времена, когда был всего лишь бедным студентом.

С самого начала мы понимали, что наша картина не просто о музыканте. Она - о художнике и о земле. Поэтому в сценарии у нас два героя - Рахманинов и его кухонный мужик. Мужик любит девку, а она любит Рахманинова.

Эта девочка, Марина, фигура реальная. Она потом была няней у детей Рахманинова, даже приезжала к нему в Швей­царию. Он, судя по всему, ее обожал. Его дети, особенно дочки, тоже ее обожали. Но у нее была чахотка, она уехала умирать в Россию. Мы придумали, что она любит Рахма­нинова, всю жизнь, безумно. Это она привозит ему куст сирени, который он пытается потом высадить на амери­канской земле. А Марину любит этот мужик, в начале филь­ма - мальчик. Когда придумали это, поняли, что сценарий есть. Замечательный. Наотмашь.

Где-то в середине работы Нагибин меня очень сильно расстроил. В это время мы жили в Лондоне. Я с нежностью вспоминаю это время, беседы с Юрой на диване, долгие прогулки по лондонским паркам, вкуснейшие обеды, ко­торые нам готовила его жена Алла. Как-то я заметил, что он работает немного спустя рукава, сказал ему об этом.

- Да, ладно! - отмахнулся он. - Это ж кино! Это не лите­ратура.

В этом было достаточно снисходительное, даже слегка презрительное отношение к кино. Я почувствовал себя уяз­вленным, мне стало обидно за свою профессию. Кино не хуже и не лучше литературы, это просто другое искусство. Потом я не раз втыкал ему в ответ: