В «Стыдливых людях» я и старался задуматься о конф­ликте между свободой и обязанностью, между любовью и уважением, между правами человека и теми обязанностя­ми, которые накладывает на него культура. Бывает, чело­век пытается освободиться от обязанностей и не может, а случается и наоборот: человек страдает от свободы, хочет и не может обрести обязанности, готов отказаться от сво­боды, чтобы узнать любовь.

Полкартины происходит в болоте. На воде очень труд­но снимать. Пока поставишь свет, кадр, все уже уплыло, все поменялось - с ума сходишь.

У меня снимались две замечательные актрисы: Джил Клейбург и Барбара Хершей. Барбара была очень красива, очень хорошо сыграла в картине Пола Кауфмана «Подхо­дящая команда» - о летчиках-испытателях, в «Двойнике».

Роль у нее была очень трудная. Она играла женщину старше себя, усталую от грубого труда, носила мужские са­поги, ходила тяжелой мужской походкой. Мы сделали ей

210

скверные зубы. Ей пришлось выучить луизианский сленг -язык кейджен, метисов французов и индейцев.

Оператором картины был Крис Менгес, один из выдаю­щихся мастеров мирового кино, снявший «Убийственные поля» и «Миссию». За «Миссию» он получил «Оскара».

Это была абсолютно авторская картина. Так же как и «Возлюбленные Марии», и «Поезд-беглец», и «Дуэт для со­листа». Я делал то, что хотел. Никто мне ничего не навязы­вал, кроме бюджета, конечно. И эта картина ничего обще­го с голливудским кино не имеет, потому, как и другие, про­валилась в американском прокате: все они не были поняты, все были достаточно сложны, даже энигматичны. Каждая была поиском ответа на какие-то философские вопросы. О чем «Стыдливые люди»? О неизбежности выбора между свободой и любовью- вместе им тесно. Выскажу крамоль­ную, по мнению многих, мысль: тоталитарный режим в каких-то случаях предпочтительней демократии - во вся­ком случае, для незрелых индивидов в незрелом обществе. Все эти парадоксы американцам чужды.

«Стыдливые люди» казались мне тем главным, что я так долго вынашивал, что более всего хотел высказать. Но у зрителя это не нашло отклика. Может, я слишком пере­символизировал картину, может, загнал важные для себя мысли в слишком семейную историю, может, был слиш­ком рационален, решая философскую проблему выбора. А может, что-то утерял за те несколько лет, которые про­жил с этим замыслом: мир сдвинулся вперед, пришло но­вое кинематографическое поколение, более иррациональ­ное, более свободное, более контактное с аудиторией...

Картина пошла в Канн, там же в тот год были и Никити­ны «Очи черные». У меня уже была спутница, с которой я приехал на фестиваль. Красивая женщина, но глупая, не странно ли? Эх, Кончаловский, Кончаловский!..

Мы представили картину, и, чтобы не ждать решения жюри, я поехал в Венецию. Это была моя шестая Венеция, на этот раз малоинтересная. Со мной была не очень умная