Что такое Бюнюэль? Это Испания, испанское соедине­ние страсти, образной безжалостности и раскаленного духовного пейзажа. До него я не представлял себе, что мож­но вот так, как липку, ободрать человеческий характер, за­глянуть в то, что Достоевский называл «обнаженная бездна души». Наверное, это первый из художников, кото­рый не боялся быть таким жестоким в кино. В литературе уже до того был Селин, Жан Жене, уже был Генри Мил­лер - они не боялись этой обнаженной жестокости. Я го­ворю не о Бюнюэле времен «Андалузского пса»: разреза­ние бритвой коровьего глаза - это было пока что лишь обнажение_бездн_эстетики, к обнажению бездн души ещё надо было прийти. Он сделал это в «Назарине», «Лос Оль­видадос», в «Виридиане» - там это игра провоцирующи­ми, шокирующими изображениями. Почему подобная жестокость имела право на существование? Потому что она никогда не была жестокостью во имя смакования жес­токости. За ней всегда ощущалось содрогание художника от необходимости такое показывать. Когда смотришь фильмы Квентина Тарантино, видишь, что режиссер от жестокости не содрогается - он облизывается. Бюнюэль, как и Бергман, обнажая бездны, страдает сам. Когда маль-

138

чишки безжалостно избивают калеку в «Лос Ольвидадос», безногого, слепого, закидывают его камнями, чувствуешь, как мучительно художнику показывать это,

«Назарин». Не могу понять, почему он произвел на меня такое впечатление. Показал мне его Том Лади в Сан-Франциско в начале 80-х, уже после моего отъезда в Америку, мы смотрели картину вместе с Ширли Мак-Лейн. То ли у меня было такое общее состояние подав­ленности, то ли ностальгия замучила, но после картины у меня просто был нервный срыв. Никогда не считал себя слезливым, но тут не мог остановить слез. Что-то сдвинулось в душе, озябшей от страха и тоски в чужой стране, и вдруг хлынуло чувство благодарности и боли от ощущения красоты мира...

Был момент, когда Бюнюэль как художник умер, воз­родился он благодаря великому французскому продюсе­ру - Сержу Зильберману, с помощью которого он снял один за другим три свои шедевра - «Дневную красави­цу», «Тристану» и «Скромное обаяние буржуазии».

В них особо ощутимо чувство юмора, Бюнюэлю все­гда свойственное, Он никогда не пугал с надсадным серьезом; юмор его был саркастичен, но это всегда был юмор.

Если рассматривать фильмы Бюнюэля с той же дли­тельностью и пристальностью, которой требует разгля­дывание картин Миро, открывается много неожиданно­го. Интенсивность разглядывания человеческого харак­тера приводила его к удивительным картинам, таким, как «Дневник горничной». Вроде все, как в жизни, вроде никакого сюрреализма. Нет, просто здесь новое пони­мание сюрреализма. Мы-то думали, что сюрреализм -это образы Кокто или «Андалузского пса», ранней ленты Бюнюэля и Дали. А Бюнюэль с течением лет очень силь­но изменился. Он все больше уходил от трансформации механического, трансформации внешнего мира к транс­формации мира внутреннего. Все его герои ведут себя