- Ну как же? Все-таки я соавтор сценария.

- В титрах тебя нет.

Я не ожидал, что разговор примет такой оборот.

- Сволочь ты! Засранец! Я с тобой разговаривать не буду!

- Ну и не надо, - сказал он.

Я побежал вниз по лестнице. Он догнал меня.

- Не приходи больше сюда.

Он оставил эти куски и оказался прав. Куски были за­мечательные. Они шокировали. Это была очень рискованная эстетика - дорога по лезвию бритвы, я до нее тог­да не дорос. Дружба наша продолжалась, хотя наши пути уже начали расходиться. Я стал вырастать в режиссера, у меня определялась своя точка зрения, я утверждал ее.

К этому же времени относятся наши размышления о длине отдельного статичного плана. Мы были увлече­ны проблемами экранного времени. Какой длины кадр способен выдержать зритель, если на экране ничего не происходил?

- Интересно, - говорил Андрей, - почему, когда кадр начинается, смотреть поначалу интересно, Потом зри­телю делается скучно. На экране опять ничего не меня­ется - уже совсем скучно. «Когда же что-то произой­дет?» - думает зритель. И здесь, хотя на экране по-пре­жнему все то же самое, у зрителя опять возникает интерес, уже на другом уровне. «Если так долго пока­зывают, — догадывается он, — значит это имеет смысл. В чем этот смысл?»

123

В прологе «Первого учителя» я этим принципом вос­пользовался, поставил неподвижные, неимоверной дли­ны планы. Еву Михайловну Ладыженскую, монтировав­шую картину, это приводило в ужас, я ее возражений не принял. Но у меня этот прием был использован как исключение, Тарковский сделал его правилом, распростра­нил на весь фильм целиком. Мы спорили, каждый ос­тался при своем.

Наши отношения с Андреем начали подспудно на­прягаться. Думаю, происходило это из-за ощущения соперничества - можно назвать это и ревностью.

Помню лето 1963 года. Мы сидели на даче, возник ка­кой-то спор. Андрей стоял у окна. Лил дождь. Андрей по­вернулся ко мне и неожиданно спросил. - Ты думаешь, что ты гений? — сказал он. Я не ответил. Возникла пауза, слышен был только шум падающих на листья капель. Я смотрел на Андрея и точ­но знал, что он думает. Думает, что гений - он, а не я. Уже до этого возникло соперничество (все-таки я лев: у львов чувство собственной значимости очень развито).

Замыслом «Андрея Рублева» мы с Тарковским обязаны Васе Ливанову. Он пришел к нам и сказал: «Давайте делать фильм о Рублеве». Предложение было очень неожиданно. Позже я думал, откуда Васе пришла эта идея. В начале 60-х русская иконопись постепенно, шаг за шагом стала при­знаваться официальной властью. Вася был молод, красив, очень подходил к роли Рублева: длинное лицо, тонкий нос. В совсем недавно открывшемся музее Андрея Рублева в Андронниковом монастыре был выставлен его Спас, и чем-то черты этого Спаса напоминали Васю. Может быть, от этого сходства и пришла ему идея фильма?