Когда я собрался снимать «Первого учителя», мы дол­го беседовали с ним, он написал мне очень хорошее ре­комендательное письмо в Госкино. Сценарий надо было защищать, на него уже начались нападки. Письмо Ром­ма помогло избежать поправок.

У Михаила Ильича можно было поучиться и его ог­ромному искусству уважать людей. Посмотрев приве­зенный из Киргизии материал, он сказал:

- Я думаю, ты сам во всем разберешься. Если в чем-то нужен мой совет - спрашивай. Сам я не хочу говорить ничего. Мне кажется, ты уже профессионал, мои замеча­ния тебе не нужны.

Он уважал свободу каждого, право художника на соб­ственные ошибки, необходимость самому их познать и понять. Материал «Первого учителя» был неплохим, но допускал возможности многих решений. Ромм посовето­вал мне взять на монтаж Ладыженскую. К тому времени она уже была на пенсии, монтировала «Фитили», но по

100

такому случаю вернулась на студию. У меня с ней были безумные, чуть не до драки, ссоры по поводу длины кусков. Она безжалостно резала их, а мне хотелось все сде­лать длиннее. Кое-что я отвоевал и о том не жалею. Речь о первых, очень долгих вступительных кадрах в картине. Они длинней, чем-то, казалось бы, необходимо. Но это и создает ощущение остановившегося времени, помогает втянуться внутрь экрана, проникнуться интересом к тому, что за ними должно последовать.

Для своего дипломного спектакля мы взяли «Салемские колдуньи» Артура Миллера. Яшин и Смирнов дела­ли первый акт, я - последний.

Проктора играл Володя Ивашов. Я играл его же, но во втором составе. Помню наши ночные репетиции, что-то в спектакле не ладилось. Михаил Ильич пришел нас выручать. Он, на свое несчастье, заглянул просто по­смотреть, что получается, а просидел с нами почти всю ночь, монтируя спектакль. Очень мало таких людей на свете. Сейчас особенно мало.

Благороден он был чрезвычайно. Думаю, дело здесь не просто в интеллигентности - дело в культуре. Ромм был человек высокой духовной культуры, требовательный к себе. По его картинам видна его духовная эволюция.

Интересно, что по наследству от Ромма ко мне пере­шли его монтажеры - сначала Ева Михайловна Ладыженская, потом Валя Кулагина, монтировавшая с Роммом сначала «Обыкновенный фашизм», потом незавершен­ные «Великую трагедию» и «День мира». Очень не слу­чайно, мне думается, увлечение Ромма под конец жизни документальным кинематографом. На его пути была и фикция исторических лент, где за правду выдавалась хо­рошо загримированная ложь, и совсем уж грубая фикция фильмов про капиталистический Запад, а потом он от­ряхнул прах и пепел и вошел в другую часть своей жиз­ни, которая, наверное же, была прямым продолжением первой ее части, и тем не менее это был совершенно но-

101

вый ее этап. После «Девяти дней одного года» его уже не устраивала и эта, редкая по тем временам мера прибли­жения к правде в игровом кино, ему хотелось подойти к жизни впрямую, непосредственно, к главным ee проблемам, концепциям, к их пониманию.