Неофициальный сайт Екатерины Масловской |
|
|
69 УДАР НАОТМАШЬ
Я очень благодарен моим консерваторским друзьям. Они
немало поспособствовали моему самоопределению. Саму же консерваторию вспоминаю
с гнетущим чувством. Все годы меня преследовало: «Что я здесь делаю?» Ничего подобного
у меня не было потом во ВГИКе, там не возникало и тени сомнений - я был
абсолютно уверен, что это мое, здесь я дома. А в консерватории не мог
избавиться от чувства своего ужасающего, угнетающего несоответствия,
неадекватности тем, кто рядом учился. Ну конечно, я играл - играл неплохо (у
меня сохранилась программка вечера памяти Кончаловского: играл Рихтер, за ним
в программке - я), много занимался, готовился к конкурсу, переиграл руку. Я как
бы изо всех сил старался быть профессионалом, профессия меня затягивала. И все
равно где-то в глубине, внутри себя я чувствовал, что никогда такой творческой
свободы, такой совершенной техники, какая есть у Ашкенази, мне не достичь. Помню, мама (это было в 1955-м) повела меня домой к
великому Софроницкому. Они были близкие друзья. Дед написал знаменитый портрет
Софроницкого. Мама знала его еще в те времена, когда он играл в мастерской
Петра Петровича. Софроницкий был женат на дочери Скрябина, приходил с женой и
новорожденным ребенком, клал ребенка на рояль и играл. Потомок Скрябина мирно
посапывал под рокочущие аккорды. Скрябина Софроницкий знал лучше, чем кто-либо
из когда-либо живших на свете музыкантов. Хотя сейчас появилось достаточно
интеллигентных музыкантов, прекрасно его понимающих и чувствующих. Для мамы
Софроницкий был Вовой, они были дружны чуть не сорок лет, разговаривали
запросто. В тот вечер Софроницкий был подшофе. Незадолго до того
он женился на своей ученице, которую, кажется, тоже пристрастил к вину.
Попросил меня сыграть - 70 я сыграл, если память не изменяет, Листа. Он вяло,
рассеянно похвалил. Потом сам сел за рояль. Инструмент был расстроенный,
но играл он божественно. Играл какие-то кусочки, отрывки, импровизации. Помню
странное ощущение тишины. Я сидел придавленный. Он был небом, солнцем музыки.
Да, мама звала его Вова, но мы-то знали, что он символ русской музыки, выше
него никого нет, он недосягаем. Наверное, потому многие и не любили его. Странно, как прослеживается связь поколений. Коля
Капустин учился у старика Гольденвейзера, который играл еще Ленину. Музыкант,
на мой взгляд, он был суховатый. Володя Ашкенази и я учились у Оборина, тот - у
Игумнова, Игумнов - у Зверева, который был учителем Рахманинова и Скрябина. Вот
какая интересная линия наследования могла бы получиться - Зверев, Игумнов,
Оборин, Кончаловский... Слава Богу, не получилась! Музыкантом я не стал. Понял, что должен делать кино. А
понял это тогда, когда посмотрел «Летят журавли». Кино я любил, много часов просиживал в кинозалах.
Главных кинематографических потрясений, не забывшихся и сегодня, было три.
Первое, музыкальное, -киноопера «Паяцы» с совсем юной тогда Джиной
Лоллобриджидой; я смотрел фильм много раз и каждый раз рыдал. Другое потрясение
- [бельгийская лента «Чайки умирают в гавани», не мог и вообразить прежде, что
возможна такая формальная виртуозность. Третье потрясение - на I Московском
международном кинофестивале - «Хиросима - моя любовь» Алена Рене. |