Впрочем, есть особая категория зрителей, которые не только не платят за то, что они зрители, но еще и требу­ют гонорар за высказывание своей точки зрения, сколь бы относительна ни была ее интеллектуальная ценность. Эта категория живет за счет художника. Это критики.

Разве это не так, уважаемые господа критики? Ведь если бы не было творца, не было бы и вас. Хотите вы или нет, но вы единственные, кто живет за счет худож­ника. В определенном смысле вы паразиты - наберитесь мужества, признайтесь в этом!

Если использовать аналогию художественного творе­ния как результат мастурбации, то критик способен ис­пытать творческую эрекцию только после того, как ху­дожник «отстреляется». Он отражает как бы уже отра-

340

женный материал, его творческий процесс - это мастур­бация по поводу мастурбации. Ему, бедному, надо сидеть и ждать, когда появится объект для его критического ос­мысления. Ведь критика питается не живой жизнью, а уже отработанным, переработанным ее продуктом. Воз­можно, логика моих построений шатка и неубедительна, но раз уж начал, попробую довести аналогию до конца.

Художник -любой! - это человек, увидевший нечто в мире, в человеческой душе, постаравшийся осмыслить увиденное, взваливший на себя тяжкий, достойный вся­ческого уважения воловий труд - понять человека. Во­обще, художник мне напоминает не птичку небесную, не ведающую, что поет, а вола, тащащего плуг, распахи­вающего целину. Вздувшиеся вены, полуприкрытые от усилий веки, взмокшая от пота шкура... А вокруг вьются букашки, жужжат под ухом, норовят подсесть где-ни­будь в нежном месте и подпустить жало под кожу. У бу­кашек своя иерархия: тут бойкая мошкара вьется - что­бы отогнать ее, достаточно одного дыхания ноздри. Там - слепни, их можно отогнать хвостом. Но уж если сядет овод - хрен его достанешь!

Где учат критиков в России? Повсюду. У кого-то лите­ратуроведческий диплом, у кого-то театроведческий, у кого-то еще какой-то «ведческий», а то и вообще сугубо технический. Бог с ним, в конце концов, не столь уж важно какой. Важнее, чему их учат? Ну, наверное, исто­рии искусств, эстетике, начиная с Аристотеля; надеюсь, и анализ художественной формы они проходили. Но разве о качестве сапога не лучше судить человеку, само­му умеющему хорошо его сшить? Кто бы ни судил о моих произведениях, мне интересна его точка зрения, если за ней не стоит желание навязать ее всем на свете.

Но, убежден, никогда и никто не учил наших критиков уважению к личности. В известном смысле это понятно — такова традиция. Кажется, Герцен сказал, что никому в Ев­ропе не пришло бы в голову высечь Спинозу или отдать в

341

солдаты Паскаля. В российской истории это заурядные факты. Вспомните трагические судьбы прошедшего через десятилетия солдатчины Шевченко, повесившегося после унижения порки Сороки, объявленного сумасшедшим и посаженного под домашний арест Чаадаева. Только в на­шей «пассионарной» стране могли быть написаны слова, принадлежащие перу столпа отечественной критической мысли: «...одного страстно желаю по отношению к нему: чтобы валялся у меня в ногах, а я каблуком сапога размоз­жил бы его...физиономию... Пусть заведутся черви в его мозгу и издохнет он в муках - я рад буду» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т.12. С. 109). О ком бы ни были эти слова написаны - о писателе самом бездарном или самом реак­ционном, не слишком ли непомерен накал эмоций? Не слишком ли велики притязания критика?