В очередной раз я жил как во сне. Сон был не всегда

220

приятным, иногда очень тяжким, но все равно было ощущение полета. Уже само то, что я сижу в Америке, в «Шато Мормон», пишу сценарий с каким-то странным женоподобным греком, выпадало из какой-либо реаль­ности. Грек был забавный, эксцентричный человек, не знаю, где он сейчас, - возможно, умер от СПИДа вслед­ствие чрезмерной активности по гомосексуальной части. На православную пасху он въехал в греческую церковь на белом коне, завернутый в белую простыню с золоченым терновым венцом на голове — так он намеревался выра­зить свою любовь к Христу. Соплеменники его порыва не поняли и крепко его поколотили; в понедельник он за­явился для продолжения работы весь в синяках.

Сознание, что в Голливуде у меня уже появилась пусть хоть какая-то, но работа, придавало сил. Угнетало, правда, что по-прежнему все неясно с моей гражданской ситуацией. Дадут ли мне паспорт?

Я уже сделал все необходимые в этом направлении шаги. Ранней весной я съездил в Париж, написал в со­ветское посольство, что хочу остаться на Западе и посе­му прошу выдать мне паспорт на постоянное прожива­ние за рубежом. Как только такой паспорт получу, готов по первому вызову явиться на родину. Очень волновал­ся, отправляясь в посольство, взял с собой адвоката. Мы приехали, я вызвал советника по культуре, сделал ему это заявление.

- Андрей Сергеевич, зачем это вам нужно? Вас ждет Филипп Тимофеевич. Вам хотят дать картину.

- Вы знаете, - сказал я, - боюсь, что все-таки мне не удастся приехать.

- Вас Ермаш приглашает.

- Понимаю, но сейчас никак не могу.

- Ну а на что вы собираетесь жить здесь?

- Это мои проблемы. Я сам их решу.

Советник изменился в лице.

Смысл стоявшего за этими словами был вот какой.

221

Симис объяснил мне, что под советский закон о моно­полии внешней торговли подпадают все граждане СССР за исключением постоянно проживающих за ру­бежом. Этот закон в моем случае имел наиглавнейшее значение, поскольку он распространялся и на торговлю рабочей силой, в том числе и художниками. В соответ­ствии с ним ни один советский художник, проживаю­щий на территории СССР, не имел права на зарубеж­ные контракты. Другое дело, если место его постоянно­го жительства за пределами Отечества... Вырвавшись на постоянное жительство за рубеж, я избавлялся от подчиненности Ермашу.

Сегодня я порой заглядываю в свои старые записные книжки. Вот запись: «Я просыпаюсь и вспоминаю, что существует Филипп. Его существование портит мне жизнь». Запись, наверное, несправедливая. Он был дале­ко не худший из управляющих от кинематографа. Про­сто он часть системы. Это она портит мне жизнь. Пусть он существует там, и система, которой он служит, с ним вместе, а я буду существовать здесь. Отдельно от них. Обойдемся друг без друга.