Олег Аронсон. Метакино. © Издательство "Ад Маргинем", 2003

51

Янко Слава (Библиотека РоИУРа) || http://vanko.lib.ru

52

смерти " .

Дзигайна видит в этом фрагменте обоснование собственных поисков, однако действует именно в русле "описания языковыми средствами", превращая всю жизнь Пазолини в одну лишь семиотику смерти, семиотику жертвоприношения. Он отбирает из жизни Пазолини именно те моменты, которые оказались структурированы смертью, но при этом делает вывод, что якобы смерть есть их результат. Однако даже из приведенных рассуждений Пазолини заметно, насколько речевой хаос материальной жизни, непосредственно данный нам в кинематографической образности, для него важнее формообразующей смерти. Смысл, придаваемый ею, случаен, но этот случай уже не может быть оспорен никаким другим поступком, никаким другим человеческим действием. Тем более что интерес к смерти - существенный момент в творчестве Пазолини, и можно заметить, что смерть для него — всегда явление внеязыковое.

Он пишет прямо: "Лишь смерть героя — зрелище, и лишь она полезна. Потому-то режиссеры-мученики по доброй воле стилистически всегда 108

находятся на линии огня, то есть на линии нарушения языковых законов"15. Пазолини, несомненно, относил себя к режиссерам-мученикам, которые каждым своим поступком режиссируют смерть. А значит, по его же логике, смерть — действие бессубъектное, присутствующее помимо воления, — включена в жизнь стилистически.

Даже если бы его смерть не была столь ужасной, она все равно уже была срежиссирована, уже вписана в жизнь как возможность, или как предельное речевое действие. Но это не деяние самого Пазолини. Это — действие сил противоречия, та нереализуемая интенция смысла, которую только смерть способна разрешить, поскольку только тогда некому будет противоречить, отказываясь от идеологии интерпретаций " одними языковыми средствами".

Необходимо четко разделить физическую смерть Пазолини и постоянно преследовавшую его в творчестве тему смерти. Смерть и рождение — возможно, это и есть навязчивые образы с тем отложенным смыслом, который в неявном виде присутствует в его зачастую странных ("непонятных") художественных решениях. Это две темы, в которых выявляется метафизический интерес Пазолини к миру. Однако если рождение - акт чистой открытости (возможности, множественности возможностей), который сопряжен для него с порядком чувственности, со зрением, обостренным эротизмом, а также с регрессией к доисторическим образам в культуре и до-сознательным детским воспоминаниям, то смерть — это акт, в котором мир оказывается решенным в его единственной возможности (то есть актуализованным), когда все " настоящие времена" возможных субъективных взглядов, или высказываний, или же " несимволических знаков настоящего времени" (для Пазолини именно это и есть язык действительности), уже стали прошлым, уже не могут быть заново пережиты. Иначе говоря, смерть есть предельное действие, в котором мир обретает смысл именно в силу того, что в этот момент (и только!) умирающий отпускает от себя свой собственный смысл. Другие уже готовы присвоить этот смысл себе, готовы интерпретировать. И нет никакого шанса разрушить грядущее представление. Мир оказывается собран только на мгновение. Этот миг ярче всего освящен смертью. В этот миг ты теряешь не только язык комму-109