Любой муратовский фильм провоцирует ряд вопросов. Что есть все эти " искусственные" интонации муратовских персонажей, речевые и визуальные повторы, трюки со звуком, драматургически явно "лишние" крупные планы и тому подобное?

Рассмотрим, например, фильм "Три истории".Что происходит, когда в начале первой новеллы лицо Маковецкого монтируется с павлином? Метафора? "Интеллектуальный" монтаж по Эйзенштейну? Вряд ли. Каков смысл навязчивого разворачивания-заворачивания трупа в полиэтилен, совершаемого уже невидимой (ничьей, закадровой) рукой? Или что, кроме фона, значит фон диалогов Литвиновой и Охлобыстина из второй новеллы? 206

Зачем, например, нужно это избыточно затянутое интермеццо кошки с курицей в зубах в третьей новелле? Пожалуй, эти вопросы находятся в одном ряду с другим, который лишь на первый взгляд может показаться более существенным: что за смерть нам показана в этих трех новеллах?

Очевидно, что "смерть" в данном случае — один из возможных жанровых трюков, эффективность которого хорошо известна. Однако сколь бы жанрово условной ни была бы "смерть", она несет в себе и некий, пусть даже сильно ослабленный, моральный мотив, вводя своеобразный конфликт приемов. Усиливая в "Трех историях" жанровый момент, Муратова невольно обнажает формальную (внеморальную) сторону своего кинематографа.

Издавна смерть включена в один ряд со злом, страданием, нравственным переживанием. Эта смерть опоэтизирована. Она давно стала литературной. Таков "образ смерти", с которым приходится считаться всякому, кто в очередной раз, после Бодлера или Лотреамона, избирает смерть в качестве предмета изображения. Однако именно то, что смерть выступает главной темой фильма, вынесенной практически за рамки каждой из историй, почти в сферу абстракции, значительно снижает действенность приема. Неслучайно кажется, что в предыдущих фильмах Муратовой акцентирование приема было несравнимо интенсивней. В "Трех историях" они остались скорее как указатели на режиссерскую манеру. Но это не только напоминание о том, что уже было. Приемы здесь производят отдельную самостоятельную работу, которая стала гораздо заметней, когда Муратова попыталась сделать более жанрово определенную и более "зрительскую" картину. К тому же это настойчивое стремление показать смерть... Или, может быть, это стремление показать, как делается смерть в кино? Однако и в том и в другом случае смерть оказывается существенным моментом, с которым пытается совладать Муратова. Именно это - место ключевого противоречия фильма: смерть в качестве приема.

Дело не в том, что это невозможно или аморально. Дело в особой специфике кинематографа Муратовой, с которым настойчиво используемый в "Трех историях" гуманизированный образ смерти вступает в конфликт. То, что мы здесь называем муратовским приемом, по чему мы фиксируем 207