179

Теперь я уже не должен был уезжать из Парижа про­сто потому, что «делегация должна уезжать»! Бог с ней, с делегацией! Ей надо - пусть едет! Прежде и заикнуться о том, что мне хочется задержаться где-то хоть на день, было немыслимо.

В Париже появились новые друзья. В основном это были артисты эстрады - замечательный певец Серж Гинзбург, певица Франсуаза Арди.

Серж Гинзбург говорил по-русски, его мать была из Феодосии. Крепко пил и в итоге спился, умер от алкого­лизма. Он был эксцентричен, ездил на «роллс-ройсе», носил перчатки. Меня поразил его дом. Все в нем было отделано черным мрамором - черные лакированные стены, черный рояль, на рояле - тяжелая перчатка из се­ребра. Серж был в черном халате. Он подписал мне на память несколько своих пластинок - до сих пор они у меня.

Самое грустное, что было связано с Парижем, - необ­ходимость из него уезжать. Не хотелось на партийную Родину. И потому из Парижа я старался привезти как можно больше Парижа. Я пытался и дачу свою отделать на парижский фасон: была такая невероятная иллюзия, что это возможно.

С начала 70-х я, что называется, пошел шастать по Ев­ропе. Недоступное и упоительное удовольствие!

Где-то году в 72-м я устроил показ «Дворянского гнез­да» в Риме. Хватило наглости позвать Антониони, Фелли­ни, Лидзани, Пазолини, Джину Лоллобриджиду - всех, кого знал. И, к моему удивлению, все пришли. Феллини, правда, после пяти минут просмотра тихо ушел. До кон­ца остались Антониони, которому картина очень понра­вилась, Пазолини и Лоллобриджида. Мы замечательно поговорили с Пазолини - они все очень серьезно со мной разговаривали. С Пазолини была Лаура Бетти, маленькая дама с квадратной фигурой, актриса, снимавшаяся у него в «Теореме». Он у нее жил.

180

Я обронил в разговоре, что мне негде жить в Риме.

- Я сейчас уезжаю, - сказал Пазолини, - ты можешь жить у Лауры.

Следующие три недели я проспал на жесткой узкой кушетке Пазолини.

Лаура Бетти тоже уехала, оставила мне свою квартиру, с просторной террасой и шестью котами, которых я обещал кормить. Коты лезли ко мне в постель, я их рас­швыривал ногами, мог под горячую руку и отлупить. Такого чисто российского обращения они прежде не знавали, я их вдобавок держал впроголодь: не будут есть - не будут и гадить. Всех их запирал на террасе, они с голодухи надсадно мяукали. Потом, кажется, верну­лись к первоначальному естеству — начали ловить мы­шей и птичек.

Меня пригласила к себе домой Лоллобриджида. Пода­рила книгу своих фотографий, на отдельном листе ти­пографским шрифтом было оттиснуто: «Этот экземп­ляр напечатан специально для Андрея Кончаловского». Ей хотелось сделать мне любезность, и она дала мне свою машину покататься... «роллс-ройс». Мне показа­лось, что я вижу сон: я в Риме на «роллс-ройсе». Неверо­ятно! Тем более это 1972 год!