Сколько я потом ни ездил, чего только в Париже ни видел, но сильнее этого чувства не испытал.

ГЕНА

Домой в Москву я бережно вез огромную двухлитровую бутылку дешевого итальянского вина - для Гены Шпа­ликова. Мы с ним в то время уже работали вместе над сценарием для моего диплома, он назывался «Счастье». Писать с Андреем у меня не получалось. Мы сделали сценарий для него, я сказал: «Теперь давай писать для меня». Он согласился. Но работа не ладилась - он увял. Писать он мог только для себя, у него был свой мир, он в нем жил. Поэтому сценарий для своего, пока еще не­ясно какого диплома я готовил с Геной. Мы встрети­лись, пошли в зоопарк - он очень любил это место. Сели за столик. Гена сказал:

119

- Расскажи про Париж.

Я рассказывал, мы пили вино. На мне были новые джинсы, купленные на Федины доллары, Шпаликов за­видовал.

- Я тоже поеду за границу, - сказал он, когда бутылка была допита.

- Куда?

- Во Вьетнам. Воевать.

Ему очень хотелось за границу, но никуда не пускали. Как Пушкина. Поэтому он придумал эту утку про Вьет­нам и не мне одному ее подпустил.

Я гляжу на старые фотографии. Вот Гена с Инной и маленькой Дашей. Я был ее кормильцем, выкормил, можно сказать, собственным молоком. У Инны молока не было, у Гены не было никакого транспортного сред­ства. Чтобы избавить их от необходимости ездить в Москву, я гонял на велосипеде от Николиной горы в село Успенское, к кормилице - два раза ежедневно.

Сценарий «Счастье» получался странный. Он состоял из моментов счастья очень разных характеров. С мо­мента счастья начать фильм очень трудно. Это возможно в музыке. Так начинается Первый концерт Чайковс­кого - сразу счастье. В кино это сложнее. Получается не счастье, а информация о счастье. В музыке нет момента информации, информация не может быть абстрактной. Она — вещь рациональная, интеллектуальная, знаковая: человек умер, человек женился. Эмоция конечно, с информацией связана, но она возникает потом. Величие музыки в том, что вся она — чистая эмоция.

С Геной у меня рабочие отношения не складывались, он не мог не пить.

Конечно, симптомы алкоголизма у него были. Думаю, он и самоубийством кончил в момент алкогольной деп­рессии.

Помню, Генке очень нужны были деньги, я одолжил, он написал мне расписку - в стихах.

120

Я был в достаточной мере жесток к нему. Не стану оп­равдываться, но у меня было два таких друга (Гена — один из них), подававших колоссальные надежды. Но когда они для меня их не оправдывали, я отдалялся. Не мог с ними общаться. Глупо, наверное. Они давали мне обещания, что больше такого не будет, что станут со­всем другими людьми, - ничего не менялось, все начи­налось заново, это меня совершенно выбивало из колеи отношений, которые мог бы считать нормальными...

РЕВНОСТЬ

В Москву я вернулся обожженный Западом. Рим, Вене­ция, Париж - это все разом свалилось на мою советскую голову, хоть и комсомольскую, но уже достаточно про­гнившую. У меня и так была предрасположенность к тлетворным влияниям (дед - сезаннист, мать говорила всю жизнь по-английски), а тут уже был нокаутирую­щий культурный шок.