ЧАСТЬ ВТОРАЯ - ВЗРОСЛЕНИЕ

75

ЭВОЛЮЦИЯ

Лет десять назад в Париже Володя Ашкенази спросил:

- А ты разве в партию не вступил тогда?

- Я? В партию?!

- А ты разве забыл? Ты, когда еще был пионером, ска­зал: «Вырасту, обязательно вступлю в партию. Иначе ка­рьеру не построишь».

Я был потрясен. Неужели это был я? Да, я, нормаль­ный советский пионер. Когда умер Сталин, рыдал и пла­кал вместе со всеми.

Потом был XX съезд партии. Мы дружили тогда с Мишей Козаковым. Он был знаменит, снялся незадолго перед тем в «Убийстве на улице Данте», готовился сыг­рать Гамлета. Я еще не поступил в консерваторию. Мы встретились с ним и с Таней Штейн, дочкой драматурга Штейна, моей юношеской любовью. Таня была на два года старше меня, мы уже целовались. Козаков посмот­рел на нас и вдруг предложил:

- Пойдем на улицу! Расскажу вам что-то важное. Был февраль, зима, холод.

- Знаешь, - сказал он шепотом, - выступил Хрущев, так понес Сталина! Оказывается, Сталин был негодяй, преступник! Вот чего стоил нам культ личности!

Я не верил своим ушам. В воздухе носились ветры пе­ремен, люди начали смотреть друг на друга с тайной на­деждой. К нам часто приезжал человек по имени Боян, веселый, всегда улыбающийся, горный инженер, со

76

значком на лацкане, жил он на севере, в Воркуте. Я не мог знать тогда, что он ссыльный, что к Михалковым приезжает как к старым друзьям - тут он всегда мог рас­считывать на справку, делающую отлучку из Воркуты легальной. Поехали из Сибири реабилитированные.

К маме из ссылки приехала подруга, с обезображен­ным шрамом лицом. Я видел у мамы ее довоенную фо­тографию: красавица! Это была Нина Герасимова, вдова так называемого крестьянского поэта Герасимова. Была такая знаменитая компания — «крестьянские поэты», хо­дили в шелковых рубашках, причесывались на прямой пробор. Какое-то время к ним примыкал и Есенин. Всю жизнь Герасимов прожил в Париже, вернулся, его упек­ли, объявили буржуазным националистом. Жену тоже арестовали. Всю войну она провела в лагерях... Жить ей было негде, она поселилась у нас. Спала на кухне на рас­кладушке. Раскладушки тогда были очень в ходу. У нас дома их было три: на одной спала домработница, на другой — тетя Нина, на третьей - кто-нибудь из моих друзей.

С чего же началось перерождение? Что на меня влия­ло? «Голос Америки», радиостанция «Свобода», Би-би-^си - их передачи с леденящей антисоветской пропаган­дой были для меня пугающе привлекательными. После двенадцати я возвращался домой, укладывался в по­стель и тут же включал радио - по ночам глушили не так свирепо, как днем. Слушание запрещенного, чтение зап­рещенного медленно раскачивала абсолютную запрограммированность, какая у меня была точно так же, как и у всех остальных, воспитанных советской школой.

Года с 56-57-го начала ходить «подпольная» литерату­ра - бесконечные перепечатки всего, что в сталинские времена не издавалось, изымалось из библиотек. Пошли бесконечные самиздатские книги, отстуканные на ма­шинке, размноженные фотоспособом - вся классичес­кая поэзия: Ахматова, Гумилев, Сологуб, Мандельштам,