только одно.

Впрочем, имелось и существенное неудобство - такса. Выставить ее было некуда, одна комната в коммуналь­ной квартире, а такса была очень игривая; когда мы за­бирались в постель, она залезала следом, норовя укусить меня за голый зад. Однажды я так поддал ей ногой, что она вылетела в окно; к счастью, этаж был второй, а не десятый.

С благодарностью вспоминаю этих двух женщин из столь разных социальных слоев. Они сделали меня муж­чиной. Со временем барьер переломился, и у меня, на­конец, появились романтические чувственные отношения с девочками своего возраста...

Окна моей комнаты смотрели на достаточно далекий дом, находившийся за Театром-студией киноактера. Разглядывая как-то одно из его окон в бинокль, мы с приятелями обнаружили голую женщину в очках, и мужчину, тоже голого и тоже в очках. Не все попадало в поле нашего зрения, но какие-то красноречивые детали были видны. С того времени место у окна стало нашим боевым постом - надо было только дождаться того са­мого, заветного момента. Нас не останавливало и то,

90

что на улице случался собачий мороз и сквозь заледе­невшие стекла ничего не было видно. Открывали фор­точку, клали на рамы том Большой советской энцикло­педии, на него — бинокль, под бинокль — спичечный ко­робок для точности прицела, и, рискуя простудить легкие, караулили в ожидании вожделенного мгнове­ния. Через этот боевой пост прошли Овчинников, Тар­ковский, Ашкенази, Чесноков, Шпаликов, Урбанский — все, кто бывал у меня, без исключений.

Мы могли о чем-то разговаривать, что-то обсуждать, над чем-то работать, но лишь только с наблюдательного поста у форточки раздавался боевой клич: «Начинается!» - все бросали любые занятия и устремлялись к фор­точке, отталкивая друг друга от окуляров. Некоторые ненадежные товарищи никого ни о чем не предупрежда­ли, пялились в бинокль индивидуально и только потом сообщали: «Интересное было зрелище, но все уже кончи­лось».

В бинокль можно было увидеть какие-то действитель­но странные вещи. Вообще все казалось чистым Кафкой, а может, Бюнюэлем. Женщина была старая, мало­интересная, рыхлое, восковое тело, мужик толстый, одутловатый. Иногда она надевала резиновые перчат­ки - зачем непонятно. Иногда между ними происходили какие-то скандалы, кто знает из-за чего? Мы наблюдали за этой сексуальной жизнью, воспринимая ее уже не как реальность, а как произведение сюрреализма.

Однажды в гастрономе, в очереди за мной стала жен­щина. Я оглянулся, лицо ее показалось где-то виден­ным. Где? Боже, это ж она! Та самая, которая надевала резиновые перчатки и совершала со своим мужчиной эротические манипуляции. В течение уже нескольких лет мы, так сказать, вели дневник ее сексуальной жизни. Призрак на мгновение материализовался...

91

КОНЧАЛОВКА

С кончаловкой связана вся моя жизнь. И не только моя, но и моего отца Сергея Владимировича, и деда Петра Петровича, и брата Никиты, и моего сына Егора, и Никитиного сына Степана - всех Кончаловских и Михалковых. Кончаловка - это водка. Рецепт ее пришел в нашу се­мью от Кончаловских, потому и кончаловка. Делалась она по-особому. Бралась водка, самая обыкновенная, не самого хорошего сорта - «Московская». Заливалась в ог­ромную десятилитровую бутыль. В горло бутыли мама засыпала крупинки марганцовки, ставила ее в темный чулан. Марганцовка медленно оседала вниз, дней через пять-десять на дне бутылки плавали темные хлопья осажденных сивушных масел.