Вива продирается вперед, я - за ней. Она держит меня за руку. Идем сквозь толпу волосатых орущих людей. Мне страшно. Кажется, я попал в ад. Тут же на матрацах сидят накурившиеся марихуаны, то ли взасос целуются, то ли уже занимаются любовью. Дурманит запах травки. Ощущение незнакомое, пугающее. Ведь это после еже­дневного Брежнева по всем четырем программам телека, после верха дозволенной раскованности - «Песняров», два притопа, три прихлопа. Мне посмотреть по сторонам страшно, голова не поворачивается. Мы идем, пересту­пая через лежащие тела. Грохочет музыка.

Держусь за свой задний карман. Там все мои деньги -тридцать долларов. Как бы не стибрили! Они же все во­лосатые, бородатые, публика очень сомнительная. На­верняка стибрят! Мне и в голову не приходит, что у этих небритых, волосатых денег в сто раз больше, чем у меня. Просто они такие, потому что хиппи. Цветы жиз­ни. Флауэр дженерейшен - поколение цветов. Царство свободы, свободной любви.

Вива тащит меня, подводит к самой эстраде. Рев и грохот. Том говорит:

- Хочешь курнуть?

Я курнул, в голове засвистело, поехало.

Мы простояли там минут тридцать, дольше не выдер­жал.

192

- Пошли, больше не могу.

Опять, переступая через тела, продираемся к выходу. Я, как говорится, в отпаде.

- Надо, - говорю, - завтра привести сюда Жалакявичюса. Он такого не видел.

Жалакявичюс тоже был в делегации. Я хотел разделить с ним впечатления.

В этот же вечер мы сидим на террасе, внизу - Сан-Францисский залив, синее море, солнце над водой - кра­сота. За столом я, Том, Вива, ее муж, странный, весь в шелке хипповый субъект. Вива смотрит на меня, улыба­ется загадочно.

- Я хотела бы трахнуть тебя сегодня ночью, - задум­чиво говорит она.

Не верю своим ушам. Муж же рядом! Никак особенно он не реагирует. Просто на меня смотрит. Что может испытывать в такой ситуации нормальный совок? Не знаю, что сказать. Лицо у меня такое глупое, что Том, на меня глядя, падает со стула от хохота.

- Я люблю свою жену, - мямлю я.

- Ну и что? - говорит она.

- Ну вообще-то, когда я люблю женщину, у меня на других не очень.

- А, импотент! — догадывается она. — Ну так это даже еще интереснее!

Смотрю на нее, на ее мужа, никак не могу понять, что происходит. Мозги съехали набок.

Позже, на фестивальном приеме, ко мне подошла жен­щина в меховой русской шапке и произнесла несколько слов на русском. Я глаз не мог оторвать от ее прозрачной блузки, сквозь которую светились упругие полушария. Зрелище для советского человека нокаутирующее. А где же обязательный бюстгальтер? Женщина тем временем рассказывала мне историю своей любви к русскому мат­росу. Она была дочерью крупного авиационного фабри­канта. Ее любовь началась в Сан-Францисском порту. Его

193

корабль шел на юг вдоль побережья Латинской Америки. Она поехала за ним следом, они снова встречались на бе­регу. После двух или трех таких встреч его засекли и на берег больше не выпускали. Он успел переслать ей запи­сочку. Она ездила следом, встречала его корабль во всех портах, высматривала его лицо в иллюминаторе, рыда­ла - роман об этом можно писать! Ждала его, любила. По возвращении в СССР его посадили. Свою любовь к нему она сублимировала на все русское, и на меня в частности.