ПАРТИЗАНЫ

Тала Ошеверова, Зарема Шадрина да, наверное, и добрая половина работников Госкино - это были своего рода партизаны, делавшие все, чтобы помочь нам, творцам.

С Талой Ошеверовой я познакомился (с Заремой чуть позже), когда она была представителем Госкино в Шестом объединении, где делался «Первый учитель». На худсовете

113

она очень хорошо говорила о картине, а после нее стала как бы моим адептом, близким другом. На всю жизнь она сохранила студенческую свежесть восприятия жизни, ис­кусства. Стала советником во всех моих делах: много ре­шений, таких для меня рискованных, я мог поверить толь­ко Тале.

И Тарковский, и я, а потом и Никита получали от Талы, а затем и от Заремы точнейшую «партизанскую» инфор­мацию о том, когда Госкино получает партию «Кодака», сколько его можно урвать, какую бумагу и кому надо для этого написать, когда ее нести в Госкино. Они были наши­ми добровольными и бескорыстными агентами, «бойца­ми невидимого фронта».

Думаю, подобное было повсеместно. Люди, официаль­но исполнявшие одну роль, неофициально играли совсем другую. Ирина Александровна Кокорева, только что вы­ступавшая как главный редактор Главного сценарно-редакционного управления Госкино СССР, говорившая на худ­совете об идейных просчетах «Аси Клячиной», в кабинете у себя меняла официальный тон на человеческий, угощала чаем, извинялась, словно объясняя, что говорила совсем не то, что думает.

«Дядю Ваню» принимал Владимир Евтихианович Бас­каков, в то время замминистра кинематографии, человек неординарный. Не скрывая восторга и возбуждения, он бегал после просмотра по кабинету, приговаривая: «Да, это Чехов! Это настоящий Чехов!» Он искренне радовал­ся, что увидел хорошее кино, к тому же идеологически приемлемое.

О Баскакове разговор отдельный. Контуженный на вой­не, высокий, нервный, сутулый, в кино он пришел из ЦК. Ко мне и к Тарковскому он испытывал интерес. Ко мне, по-моему, интереса у него было больше. Во всяком случае, меня он стал приглашать к себе в гости.

У него была взбалмошная жена, венгерка, красивая, ни­чуть не похожая на жену функционера. Она помыкала му-

114

жем, мало чего боялась, позволяла себе вслух и прилюдно нести непартийную крамолу. Когда она высказывалась -не важно, по какому поводу, он с опаской стихал, вбирал в себя голову - мне казалось, что в гневе она могла запус­тить в него пепельницей. Наблюдать за ней было инте­ресно.

Казалось бы, функционер, цепной пес партийной идеологии, но на мне он отводил свою душу, беспартий­ную и даже интеллигентскую. Он учился на литератур­ном факультете в Ленинграде, был учеником Эйхенбау­ма, если не ошибаюсь, слушал Бахтина - одним словом, заложены в нем были исключительно глубокие литера­турные основы. Думаю, в цековской номенклатуре он никогда не был своим, ему стоило большого труда ми­микрировать под партийного бонзу. В основной массе люди из этой среды ни интеллектуальностью, ни высо­кой культурой не отличались. Руководить искусством приходили бывшие фронтовики, из рабочих, служащих, инженеров, но ученики Эйхенбаума среди них мне боль­ше не попадались.