В пушкинском «Онегине» намного больше, чем у Чай­ковского, тайны, магии. Вспомнить хотя бы сны Татьяны, с медведем, смыкающимся в ее видениях с самим Онеги­ным. Чтобы передать те же ощущения мечтательной де­вочки, у которой мир сказок мешается с реальностью, я ввел фигуру медведя. Уже в первом акте вместе с хором кресть­ян на сцену приходил цыган с медведем, танцевавшим со снопом. Во втором акте, где девушки собирают ягоды, зву­чит «Девушки-красавицы, душеньки-подруженьки...», я соорудил на сцене большую русскую баню: здесь снова по­являлся медведь, на этот раз он подглядывал, как девушки моются. Они били его вениками, он убегал... В третий раз

233

медведь появлялся на балу у Лариных. Точнее, там это была маска, появлявшаяся среди других ряженых - Петуха, Лисы, Орла, Сокола, Кошки. Итальянские мастера сделали заме­чательные маски из соломы. Ряженые сплетничали, Мед­ведь подкрадывался сзади к Татьяне, снимал маску, и тут открывалось, что это Онегин.

Онегин появлялся у нас и в сцене письма Татьяны. Фре­ни пела ее фантастически. Из темноты, как бы в ее мечтах появлялся Евгений, клал руки ей на плечи («ты в сновиде­ньях мне являлся...»), она хватала его за руки и дальше пела уже ему - это была очень чувственная сцена. А потом он вновь уходил во тьму.

В сцене петербургского бала маски появлялись снова, и среди них - Медведь. Маски на этот раз имели уже харак­тер, так сказать, аристократический, все были оклеены ос­колочками зеркал.

Мне хотелось еще и в последней картине положить на пол шкуру убитого медведя, на которой и объяснялся бы Оне­гин. Но для сцены шкура была слишком мала - она просто терялась... Впрочем, и без нее музыкально-кинематографи­ческий лейтмотив медведя был проведен через оперу.

Второй лейтмотив был прямо из «Дворянского гнезда» -качели.

На качелях Ленский объяснялся Ольге. Была сделана па­стораль в духе Бенуа - Лансере, с крылатыми херувимами. Херувимами были двое крестьянских ребятишек в льня­ных рубашечках. Они появлялись на сцене в самом начале оперы: Татьяна и Ольга пели дуэтом «Слыхали ль вы...», украшая их головки венками и приделывая им бумажные крылья. Они как бы готовились к некому представлению-пасторали. Потом дети начинали играть как херувимы, спускали качели, приносили цветы и, стоя в позах, подслу­шивали. Вся сцена обретала ощущение пасторали, мирискуснического восприятия классицизма.

У этих же качелей происходила сцена дуэли. Зима. Каче­ли, занесенные снегом. Увядшие цветы. Ленский поет

234

«Куда, куда, куда вы удалились...», раскачиваясь на качелях. «Ах, Ольга, я тебя любил...» - он как бы обращается к са­мой Ольге, когда-то сидевшей здесь рядом с ним.

Потом приходили дуэлянты, происходил поединок, уби­того Ленского подволакивали на авансцену к качелям, са­жая на них в позе известной скульптуры Пушкина. Оне­гин распахивал его шинель - под ней все было в крови. «Убит?!» - «У-у-б-и-и-т!» Сцена погружалась в затемнение, шел снег...