Вот так же я чувствовал себя, когда гулял по Цветному бульвару с Эрнстом Неизвестным вечером того самого дня, Хрущев разнес его на выставке в Манеже. Все уже об этом знали, по Москве разнеслось мигом. Отец срочно вернулся откуда-то, ясно было, что это не случайность -начинается новая кампания зажима интеллигенции.

Я позвонил Неизвестному. Мы вышли погулять, шли бульварами. Эрнст подробно рассказывал о встрече с Хрущевым. «Знаешь, Андрей, - сказал он, - я себя так хорошо чувствую! В этом во всем есть что-то очищаю­щее». Очевидно, он имел в виду страх. Боже мой, какой же он герой, не боится... Я уже тоже что-то преодолел в себе, не боялся идти с одиозным человеком, пославшим подальше Самого. Но все равно вот так преодолеть в себе страх - нет, к этому я еще не был готов... Потом мы много общались, он хотел, чтобы я снял кино про его скульптуры. Я уже придумал, как это снять... Последний раз мы встретились в бане, он уже обрезал концы, уез­жал по израильской визе, был готов к тому, что его не выпустят. «Я уезжаю через дней». Мы сидели, пари­лись... Но это уже 70-е годы... ..

66

А познакомились мы в 59-м — тогда же я сблизился и начал работать с Тарковским. В те годы Эрнст зарабаты­вал на жизнь тем, что месил глину Вучетичу и топил котельную Кербелю - двум титанам монументального официоза. Сам он был нищ, бездомен, случалось, ноче­вал на вокзале.

Тогда у всех с жильем обстояло трудно. Славка Ов­чинников жил в общежитии - это все же было получше, чем вокзальная скамья. У Ильи Глазунова была комнат­ка, величиной с туалет. В нее еле-еле втискивались рас­кладушка, на которой он спал с женой, и мольберт. Час­то в гостях у него я видел Ларису Кадочникову...

Неизвестный всегда напоминал мне буйвола - ма­ленький рост, короткий загривок, шеи вообще нет, сгорбленная спина, ломанный нос, тяжелая нижняя че­люсть с припухлой губой, удивительно живые цыганс­кие глаза. От прежней биографии на теле у него оста­лась память - татуировки, кое-как сведенные, но не до конца. Все равно они были видны.

Он потряс меня своим умом, энергией, неведомым мне жизненным опытом. Это от него я услышал слово «беспредел», истории про беспредельщиков, бравших с собой в побег из лагеря напарника, живое мясо, которое можно пустить в ход, когда кончится вся еда. Не шут­ка - пройти зимой по тайге полторы тысячи верст! Едой на такой путь не запасешься, на себе не унесешь. Мясо, которое само идет за тобой, сподручнее. Хотя и наступа­ет момент, когда человек понимает, ради чего его взяли: все, что можно было съесть, съедено, пришла его оче­редь...

Скульптуры Эрнста, квадратные, тяжелые, отлитые из металла, как бы маленькие эскизы гигантских будущих монументов, производили на меня огромное впечатле­ние - все, что шло вразрез с соцреализмом, мне тогда очень нравилось. Я уже учился во ВГИКе, сразу же поду­малось: вот о ком надо снять документальный фильм.