Она мне рассказала однажды, что во время репетиции была в таком возбуждении, что у Нее случился оргазм от того, что кто-то оттянул и отпустил лямочку Ее сарафана. Можете себе представить, как болезненно сжалась внутри меня моя воспаленная ревность. Я стал еще невыносимее, стал «ревновать к стульям».

336

Меня в Ней всегда изумляло целомудрие. Оно меня все­гда возбуждает, а порочность, опытность отпугивают. Ви­димо, я по своей природе разрушитель, как Ставрогин, меня тянет к себе непорочность. Каждый раз, когда зани­маешься с Ней любовью, ты Ее разрушаешь. Каждый раз лишаешь Ее невинности. Целомудрие, с которым Она от­носилась к эротике, Ее женственная покорность возбуж­дали меня необычно. Оргазм, я думаю, есть высшая фор­ма беззащитности. Момент самой большой слабости че­ловека. В этом и заключается интимность. Но мужчина атавистически создан как воин, как воплощение грубой силы, а женщина - как носительница жизни. И если муж­чина чуть ли не сразу после оргазма готов отряхнуться и, схватив дубину, охранять выход из пещеры, то женщина пребывает в этом состоянии достаточно долгое время. Точ­нее, женщина той психофизической конструкции, которая мне близка. Есть женщины и иного рода: они, как мужчи­ны, могут отряхнуться и бежать дальше. Но мне нравятся те, которые остывают долго, которые лежат с полуулыб­кой на лице и прикрытыми глазами и дают тебе ощуще­ние, что только ты, ты один можешь доставить это почти смертельное счастье их мягкой и теплой сущности.

Ну, хватит о плотском. Теперь о более высоком. Она спо­собна молчать вместе с тобой - редкое достоинство. Она говорит мало... Нет, бывают моменты, когда Она тарато­рит без остановки, это естественно для женщины. Но Она может и часами молчать, причем не потому что Ей скучно, и это всегда захватывающее молчание.

Мы приехали в Париж, устроились переночевать, я про­снулся очень рано - Она спала мертвым сном. Как бревно. Нет, как ребенок. Удивительная вещь, воспитанная мате­рью (отца у нее не было - любовь к матери беспредельна): мама очень уважала чужой сон, никогда никого не будила. В нашей семье уважения ко сну не было никакого. Мой папа приходил, всех будил, грохотал: «Вставать! Вставать! Вста­вать!..» Она вся в свою мать. Если кто-то спит в доме, Ее не

337

слышно. Ты еще не спишь, но Она думает, что ты спишь, и боится пошевелиться.

Накануне вечером мы читали стихи. Она очень любит стихи. Во мне проснулись мои старые клише. Когда влюб­лен - вспоминаю стихи, не влюблен - забываю их. Я вспом­нил все стихи, которые читал любимым женщинам и два­дцать, и тридцать, и сорок лет назад. Мы лежали в посте­ли, начинался пепельно-серый рассвет, Она спала.

Я смотрел на Ее детское, страстно спящее лицо (замеча­тельно у Пастернака: «Как только в раннем детстве спят») и вдруг почувствовал пространство этой женщины. По-другому тут не скажешь. Я вдруг почувствовал, что вошел в Ее душевное пространство и оно огромно. В него вмеща­ется любовь, нежность, знание, романтика, чистота, вер­ность, дружба, человечность, честность. Я вошел в храм. Это ощущение повергло меня в смятение. Я никогда не задумывался о людях с этой точки зрения.