- Ладно. Давай снимай. Я снял ботинок.

- Шнурки интересные. Да, надо подумать... Это боти­нок не французский. Внутрь я смотреть не буду - там надписи.

Он понюхал ботинок. «Что он делает со мной?» - по­думал я. Ботинки у меня, слава Богу, не воняют, но ноги тем не менее есть ноги.

- Ладно, скажу, - не выдержал я. - Эти ботинки сдела­ны итальянскими сапожниками, живущими в Париже. На заказ.

- Ты смотри, пожалуйста. Мы шьем себе ботинки на заказ.

- Да. Шьем. Раз в пять, десять лет.

- Понимаю. Но я, Кастелянец, не могу себе позволить такой обувной «роллс-ройс».

Сначала я не понимал, почему он называет меня Кастелянцем. Потом вспомнил. В 50-е годы в США был по­пулярен оркестр Андрея Кастелянца, игравший симфо-джаз, по-нынешнему, попсу. У всех американцев, кото­рым сегодня пятьдесят-шестьдесят, имя Кастелянца на языке. Уж, во всяком случае, оно им привычней, чем Кончаловский.

Я посмотрел на часы и вздрогнул: прошло полжизни. Уехал я от него часа в два. Был уверен, что он мне боль­ше не позвонит. И я не позвоню ему тоже.

На следующий день мне подумалось: «Что же я за идиот? Отказался от такой картины! Марлон Брандо! Роберт Редфорд! Брэд Питт! Джонни Депп! Необходимо

322

объясниться». Сел писать ему письмо. Вообще-то пись­ма я пишу редко. Но тут, чувствовал, это необходимо. Я написал, почему отказываюсь от этой картины, почему считаю ее концепцию ошибочной. Он позвонил через три дня.

- Кастелянец, ты ничего не понял.

- Как не понял?

- Я прочитал твое письмо. Ты ничего не понял. Я не собираюсь снимать антиамериканской картины. Что, ты думаешь, я собираюсь будить совесть в американском народе? И совесть, и чувство вины? Полная ерунда! Не хочу я ничего будить. Не может кино ничего разбудить. Я просто хочу сделать картину, которую пятнадцать лет назад обещал индейским вождям. Я сказал тебе, что я гуманист. А ты говоришь, что никакой я не гуманист, потому что не верю в это. Да, я никакой не гуманист...

Он стал разбирать мое письмо, опроверг все, что я там написал, разнес меня по косточкам.

- Знаешь, что я думаю? - сказал он. - Ты очень хоро­ший энтертэйнер (в русском языке нет точного эквива­лента этому слову; энтертэйнер - развлекатель, шут, че­ловек шоу-бизнеса). Ты хорошо умеешь развлекать лю­дей, вешать им лапшу на уши...

В конце письма я действительно написал: «Ты назвал меня трепачом. Но если ты не трепач, то это самая боль­шая недооценка века. Ты не меньшее трепло, чем я».

- ...Ты очень забавный человек. Нам было бы хорошо сидеть на террасе, ты в шляпе и я в шляпе, коротать ста­рость, рассуждать о закономерностях мира, о свободе и выборе, о дзен-буддизме...

- Хорошая вообще-то идея. Но у меня семья и дети...

- Конечно, я понимаю. Кстати, где ты живешь?

- Недалеко от тебя, на Беверли-Хиллс. Каждый день бегаю мимо твоего дома.