О чем тут речь? О том, что тенденция «виноватости» дворянства перед народом, «служения» народу (она, кста­ти, коснулась и Толстого: когда ему захотелось беседовать с народом, а не с дворянством, он начал писать свои сказ­ки) толкала «прогрессивную» интеллигенцию на служение идеалам, на проповедь лучшего мира, на рецепты, на пра­во обладания истиной, то есть партийность. Интеллиген­ция «шла в народ», а народ гнал ее прочь палками.

Западу это чувство вины перед народом непонятно. В Европе своих единоплеменных продавать и покупать можно было до XI века. В Америке крепостное право было и в веке XIX, но оно относилось исключительно к черным, людям иной расы, что психологически чрезвычайно важ-

238

но. Негры были рабами, их можно было купить, продать, даже убить, но они были освобождены от воинской повин­ности и от уплаты налогов. В России крепостных точно так же можно было купить и продать, но они еще и отрабаты­вали оброк или барщину и по 25 лет служили в армии, то есть были вообще бесправны.

Безоглядное обожание прошлого нашего отечества, во­сторги по поводу его былого величия и тоска по России, которую мы потеряли, теперь вызывают у меня скептиче­ские чувства. Когда я, скажем, смотрю свое «Дворянское гнездо» либо снятого Никитой «Обломова», где все так чуд­но живут в мире, дружбе и согласии, невольно приходит мысль: «Ладно, пусть так, но почему тогда так разрывалось на части общество? Почему оно с такой неотвратимостью катилось к большевизму? Могло ли не произойти в России того, что произошло в 1917-м?»

Полагаю, что этой любезной патриотам российской идиллии не было. Россия XIX века была разорвана антаго­низмами интересов, целей, психологических установок. И после отмены крепостного права для российского мужи­ка неволя осталась нормальным состоянием души. Был чер­ный люд, мещане и чистые господа. Так и говорили: «чис­тые». Анна Каренина ходила в фарфоровый туалет и на вокзале пользовалась первым классом, куда только «чис­тых» пускали. А если мужик туда забредал, ему швейцар под зад ногой давал. И мужик не обижался. Потому что: «Оне баре, оне господа». Официально рабство было упразд­нено, но общество было разделено на касты, почти как в Индии.

Чехов был сыном раба (его отец был крепостным), вы­шел из самых низов. Но насколько далеко от рабства его сознание!

Провозглашаемая интеллигенцией обязанность «слу­жить народу» раздражала Чехова. Ни как писатель, ни как мыслитель в своей литературе он рецептов, в отличие от Толстого или Достоевского, не давал. Всегда говорил о сво-

239

ей внепартийности: «я не правый, не левый, не постепе­новец, не либерал, не демократ - оставьте меня в покое». В этом его величие как художника. Но за это же его и били -и справа («недостаточно консервативен»), и в особеннос­ти слева («не служит народу»).