Александр Мишарин, писавший с Тарковским сцена­рий «Зеркала», писал потом, какой организующей силой он был для Андрея, как тот в нем нуждался. Может быть, может быть... А может и не быть. Видение «Зеркала» за­долго до начала участия Мишарина в работе уже было в тех самых страничках, которые лежали у меня на столе.

В ту пору у нас еще не было конфликта. Пока еще только возникала холодноватость в отношениях. Андрей не позволял никому из друзей себя критиковать.

От Отара Иоселиани я недавно узнал об одном любо­пытном случае. Рассказал он мне о нем на фестивале в Сан-Себастьяне, где был членом жюри, а я прилетел полу­чать Гран-при за «Гомера и Эдди». За кулисами, в пыльной темноте, пока мы распивали бутылку водки (я - на голод­ный желудок, прямо с самолета - на церемонию), Отар рассказал мне, как однажды пришел к Андрею. Вокруг за столом было обычное окружение Тарковского.

- Ну как тебе «Зеркало»? - спросил он.

- По-моему, вещь путаная, длинная, - сказал Отар свойственным ему отеческим тоном.

Возникла тяжелейшая пауза, все, потупив глаза, замол­чали. Андрей бросил быстрый взгляд по сторонам, сказал:

- Ему можно.

128

Все тут же оживились. Боялись скандала, но пронесло. Это уже был Андрей времен «Зеркала».

Собираясь делать «Солярис», Тарковский предложил мне писать вместе с ним сценарий. Я рассказал, как, на мой взгляд, это надо делать. Ему мои предложения не понравились, в них все было слишком логично. Я все-таки вынес некоторые уроки из «Рублева», меня интере­совала структура вещи - он же хотел структуру развалить. Он был захвачен этим, стремлением.

Мы встретились как-то в монтажной, это было уже после «Дяди Вани», ему картина очень понравилась, он меня за нее простил («Ася Клячина» ему тоже очень нра­вилась).

- Понимаешь, - сказал он, - я снял картину, она не складывается.

- Я тебе три года назад говорил, что не сложится.

- Ну да! А ты знаешь, что я сделаю? Я вообще все пе­ремешаю, чтобы никто ни хрена не понял! - И озорно по-детски (очень хорошо помню его улыбку) захохо­тал. - Поставлю конец в начало, середину - в конец.

Он сидел и переставлял эпизоды «Зеркала» на бу­мажке, пытался перегруппировать структуру в абсо­лютно абстрактный коллаж. Ему удалось. Он разрушил связанность рассказа, никто ничего не понимал. Но было ощущение присутствия чего-то очень значительного, кирпичи-то были золотые.

Потом приехал представитель Каннского фестиваля от­бирать картину. Естественно, спросил про «Зеркало». Есте­ственно, Ермаш сказал, что картина не готова, хотя в чер­новом монтаже она была уже готова. Естественно, был уст­роен тайный просмотр с протаскиванием обманными путями через проходную иностранца. Помню Андрея, бе­гущего по коридору, потного, с коробками пленки. Боже мой, что была за жизнь! Классик советского кино таскает коробки, чтобы показать свой шедевр. И при этом умира­ет со страха, что его застукают. Если вдуматься, это не что