Могу понять возбуждение, испытанное им при сопри­косновении с документальным материалом. Оперируя кирпичами как бы самой реальности, можно создать свою художественную реальность, не менее духовную, чем в кино игровом. Хотя этика кино документального в принципе иная, чем у кино игрового. Скажем, снимая «Первого учителя», я не боялся жестокости рассказа, но и не мог переступить рамки, допустимые в игровом кино. Скажем, я не мог позволить себе убить в кадре лошадь, для меня это было неэтично, недрстойно искусства. Той же силы эффекта в игровом кино надо добиваться ины­ми средствами, обманом, иллюзией. В кино документальном это оправдано, зритель знает: так было, такова ре­альность, мы не можем с ней ничего поделать. Это не вы­зывает у него того неприятия, отторжения, какое аналогичные кадры вызвали бы в игровом фильме.

Ромму уже не хватало красок в палитре игрового кино. Ему нужно было говорить о реальности, оперируя доку­ментом, с позиций документа. Хотя, конечно же, при этом он оставался художником, философом, а не фикса­тором событий реальности. Конечно же, он и здесь тво­рил художественную реальность кинопроизведения, но пользовался при этом кинодокументом. Мне кажется, это был очень логичный путь поиска ответов на мучившие его вопросы. Он не боялся их ставить. По-моему, он был очень смелым человеком. Человеком исключительных душевных качеств. Его картины научили меня меньше, чем он сам, его лекции, разговоры, его отношение к лю­дям, его взгляд на мир, сама его жизнь. Наверное, глав­ное, чему он нас научил, - ощущать себя гражданами. Подданными Земли.

102

«НАЦИОНАЛЬ»

Впрочем, я, кажется, отвлекся от главной своей темы -от «низких истин». Самое время к ним вернуться.

Со временем число культурных точек, где я пил с друзьями, заметно расширилось. И Дом кино, и Дом ли­тераторов стали уже обжитыми местами. По-прежнему желанным местом оставалась шашлычная у Никитских -уж там-то наверняка не встретишь родителей. А с тех пор как я перестал бояться встречи с ними, центр наших ве­черних сидений переместился в кафе «Националь».

Было это уже в мои вгиковские времена. О «Национа­ле» тех лет написано, я думаю, немало. Сидели там люди, настроенные достаточно диссидентски, сидели стукачи. Все приблизительно знали, кто есть кто. Знали, что те, кто ездят на иномарках и, не боясь, общаются с иностранцами, связаны с органами.

Впрочем, не боялись и мы. Может, по глупости. Боял­ся мой папа, Сергей Владимирович. Его раздражали мои связи, меня - его страх. Время было относительно мяг­кое. его было отмечено «Оттепелью» Эренбурга, потом был Дудинцев - «Не хлебом единым», скоро предстояло грянуть «Ивану Денисовичу» Солженицына. Диссидентство, как таковое, еще не началось - были люди левых настроений.