В те времена на охоту все уже ходили в резиновых са­погах - дед ходил в кожаных, старых, французских. Он возвращался с охоты, в сапоги насыпали овес и выве­шивали их на чердаке проветриваться. Овес вбирал всю влагу изнутри, ветерок сушил снаружи, затем сапоги смазывали дегтем, чтобы не промокали. Все, как в доб­рые дореволюционные времена.

Кроме живописи и охоты, у деда было две страсти — можжевеловые палки и садовые ножи. И тех, и других

25

наделал целую коллекцию. Палки делал из можжевель­ника, рукоятки вырезал из корня. Как замечательно они пахли! Рукоятки для ножей делались из кривого вишневого дерева, лезвия - из косы, остро затачивались, отде­лывались медью - очень красивые получались ножи.

Одевались все очень просто, на манер американских фермеров. Из дешевой голубой полотняной материи (джинсовой в ту пору у нас не знали) шились комбине­зоны - для деда, для дяди. Художнику такая одежда очень удобна: карманы для инструментов, легко стира­ется, легко снимается. На ноги надевали американские солдатские ботинки из кожзаменителя, в первые после­военные годы их присылали по ленд-лизу.

Помню страшный скандал, разыгравшийся на моих глазах где-то году в 48-м. Мама приехала на дачу в кап­роновых чулках, бабушку это страшно возмутило:

- Какое право ты имеешь носить капроновые чулки?! Ты куда приехала?! Это разврат! Мы живем скромно! Мы здесь рабочие люди.

Сама бабушка носила чулки нитяные, непрозрачные. После этого скандала мама сказала: «Все! Больше я сюда не приеду». Помню, я провожал ее до станции, она рыдала: «Неужели я не могу носить чулки, какие мне нравится?»

Это был русский дом, просвещенный дом, дом рус­ского художника, один из немногих, сохранивших уклад старой жизни. К сожалению, институт больших семей по всему миру умирает. В этом доме он был жив. Де­душка, бабушка, дядя Миша (у деда знаменитая карти­на - «Миша, сходи за пивом») с женой, двое их детей и третий, от первого дядиного брака, мама, я, сестра Катя, Никита, няня Никиты - двенадцать человек постоянно жили в доме летом. А сколько еще приходило и приез­жало гостей!

Папа в Бугры наведывался только по воскресеньям, и то очень редко. Семье он уделял немного времени, семей-

26

ную жизнь не любил, у него были свои дела, свой жиз­ненный круг. Когда в 1951 году построили дачу на Николиной горе и от деда съехали туда, отец не часто появлял­ся и там. Приезжал и тут же уезжал, не умел жить на даче.

Дед любил поесть, любил испанскую еду. Он построил коптильню, сам коптил окорока, делал ветчину по-ис­пански - хамон. До сих пор помню ощущение таин­ственного полумрака кладовой, пахнет копчеными око­роками, висят связки лука, перцев, стоит мед в банках, в бутылях - грузинское вино. Эти окорока, лук, перцы, бутыли вина дед писал на своих полотнах. Классический набор для натюрмортов, очень популярный у Сурбарана, у других испанцев. В доме пахло этими живыми на­тюрмортами, копченой ветчиной, скипидаром, масля­ной краской, кожей, дегтем.