Конечно, я подстроил это приглашение. Но не мог же я в этом признаться!

- Картина там идет. С успехом. Им интересно. - Опять я чувствовал эту липкую отвратительную дрожь в душе.

186

   - Забудь! Ты только что ездил за границу!

Другая картина, сделавшая мне известность в Пари­же, - «Андрей Рублев». В один из моих приездов со мной захотел встретиться Арагон. Незадолго до того умерла Эльза Триоле, он со слезами на глазах говорил, что без нее жить не может. Подарил мне офорт Пикассо, подпи­санный автором оригинал. А на задней стороне окантов­ки написал: «Дорогому Андрею Кончаловскому от Араго­на в надежде на лучшие времена. Больше я никогда не поеду в Россию». В 1968 году случились чехословацкие события, и Арагон, хотя и был коммунистом, оконча­тельно разругался с московскими властями. Коммунисты тоже бывают разными. Тогда, как говорили, он активно примкнул к сексуальным меньшинствам, вокруг него ви­лось множество молодых людей.

Он водил меня по своей квартире, показывал, говорил:

- Видишь, как хорошо. У меня за стеной живет рус­ский посол. Если случится какая-нибудь неприятность, я сразу на рю Гренель, к русскому послу.

Он показывал мне вещи, открывал ящики:

- Видишь, не могу трогать. Эльза, вокруг все Эльза.

Тогда он написал ей прекрасные стихи. Очень ее лю­бил.

В эти же дни мне посчастливилось познакомиться с Марком Шагалом, память об этом - его фотография с автографом. А потом в моей жизни появился великий фотограф - Анри Картье-Брессон.

Помню, я должен был на машине возвращаться в Рос­сию. Чем я только я не нагрузил ее! Вез кучу пластинок, кучу каких-то сувениров, ящик молодого вина. Машина была загружена доверху. В Москву я решил поехать самым длинным, насколько это было возможно, путем - не через Польшу, а через Италию, Венецию. Провожала меня до са­мого советского лагеря одна очень милая голубоглазая, рыжая женщина. Когда мы ночевали в Венеции, я про­снулся и увидел ее сидящей на подоконнике. Был ноябрь,

187

в Москве уже снег, а здесь - мягкое солнце, за ее спиной нежное голубое небо, точно в цвет ее глаз... У границы Югославии мы расстались, она уехала обратно.

Я поехал на север через Загреб, в Загребе пообедал, зано­чевал. Это уже был «свой город» - пьянство, неухоженные отели. Потом был Будапешт, Венгрия, вся уже покрытая снегом. До советской границы я добрался в самый послед ний день, когда еще действительна была моя виза, боялся, что меня не впустят. Граница была уже закрыта, я ночевал в каптерке у русских пограничников, мы засадили весь ящик вина. И какого вина! Нового божоле. Так я и не до­вез его до Москвы. Они пили драгоценную рубиновую влагу и ругались: «Кислятина! Лучше бы водки дал!» Шел густой снег. Возвращение в советскую зиму...

В Ужгороде меня ждала другая женщина, приехавшая провожать меня дальше. Мы сели с ней на поезд и по­ехали в Москву, а шофер, которого я вызвал, погнал ма­шину. Одним словом, приключения русского Казаковы. Пересекаешь границу, тебя встречает родина. Начинает­ся родная жизнь, знакомые радости.