197

жизнь, смогу ли я продолжать работать? Вернется

ли после подобного общественного бесчестья же-

лание? Это реальность, хватит ли мне сил продол-

жать свои игры? Такие вот, стало быть, дела, так

уже было когда-то, я помню, я вернулся в прошлое

и так же беспомощен, как и в тот раз, так же бес-

силен, словно человек, брошенный в водоворот,

неумолимо затягивающий тебя в бездну. Искуше-

ние сложить оружие, ускользнуть в темноту, в оце-

пенение, в истерику. Искушение сдаться. Мне

пятьдесят семь и одновременно - всего семь.

Если бы
я хоть был способен проникнуться

настоящей ненавистью к этим хитрым и ловким

бюрократам, причинившим мне такие страдания.

Но, увы, и это невозможно. Пятидесятисемилет-

ний лениво бросает - Господи, да это же их рабо-

та, а семилетнему и в голову не приходит поставить

под сомнение авторитет и безошибочность служи-

телей правосудия. Ошибаться может только семи-

летний. 0 чем он и говорит пятидесятисемилетне-

му, и пятидесятисемилетний верит ему, а не голосу

рассудка, спокойному, деловитому голосу, уверяю-

щему, что все это спектакль с ролями и репликами,

короткая неприятная сцена во всеохватной общест-

венной трагикомедии унижения. Никому нет до

него никакого дела, никому ничего не угрожает,

никто ничего не испытывает, разве что, может, лег-

кое злорадство. Никто, кроме одного, с детства

душевно травмированного шута в возрасте пятиде-

сяти семи лет, которого трясет от унижения, стыда,

страха и презрения к себе. Час за часом, день за

днем. Смех да и только.

Если успокоиться и подумать, то ведь зто

-----------------------------------------------------------------

"Мануэла Бергманн, 35 лет. Проститутка на излете". Лив Ульман.

" Абель Розенберг, 38 лет, бывший цирковой артист". Дэвид

Каррадайн.

-----------------------------------------------------------------

200

можно использовать для Абеля Розенберга. Он

должен вообще-то испытывать те же чувства, и я

способен об этом рассказать, ибо знаю, что ощу-

щает обвиняемый, как ему страшно, как хочется

поскорее подвергнуться наказанию, которое стано-

вится чуть ли не желанным. На какое-то мгнове-

ние меня охватывает эдакое залихватское веселье,

оно бурлит и пенится, я мысленно смеюсь. Хоро-

ший признак, определенно, несмотря ни на что.

Веселье в самой сердцевине страха. Неужели пя-

тидесятисемилетний сумеет справиться с орущим,

выискивающим свою вину ребенком, неужто это

возможно? Черт, вот было бы здорово. Уже зтот

краткий миг воспринимается как утешение. А

вдруг все-таки есть возможность остаться, не тро-

гаться с места, перебороть первые побуждения, не-

ловкость, унижение. Остаться, не пытаясь уполз-