Где пролегает подобная граница сцены в кинозале? Кинозал даже внешне похож на помещение театра и всем своим видом словно утверждает преемственность этих зрелищ. Даже самый заштатный кинотеатр сохраняет фиктивные подмостки, существование которых функционально необъяснимо. Это уже даже не сцена, а приступок, ступенька к экрану, призванная напомнить о том, что происходящее на/над ней, с одной стороны, " объективно" (объектно представлено), а с другой — принадлежит иной реальности (например, "возвышающейся над жизнью" реальности искусства). Атавистическая ступенька к экрану в кинозале — только одна (и не самая главная) попытка сближения театра и кино. Подобная ступенька есть и в нашем сознании, и ее мы всегда легко перешагиваем, когда "естественно" входим в киноизображение. И это вхождение иное, не-120

жели ситуация театрального переживания. Да, степень условности (некоторая "внутренняя театральность" кино) сохраняется, но эффект "самой реальности" неизмеримо ощутимей и значимей. Обыденная видимая реальность — вот то, с чем приходится постоянно иметь дело кинематографу и что не просто необязательно, но порой даже разрушительно для театрального зрелища.

Итак, театр нас отсылает к особой "реальности театра", организованной вокруг физического присутствия при совершаемом действии. Кино же всегда имеет своим

Олег Аронсон. Метакино. © Издательство "Ад Маргинем", 2003

56

Янко Слава (Библиотека Fort/Dal || http://vanko.lib.ru

57

предметом "саму реальность", мир видимостей, становящийся нашим собственным миром. Иначе говоря, в кино мы имеем дело с реальностью (в данном случае за этим словом скрывается только лишь иное по отношению к широко понимаемой сцене) именно потому, что не видим изображение, а впадаем в него. Такое вхождение в киноизображение ничем не опосредовано. Место, где в кино проходит граница сцены, всегда неопределенно, оно случайно, оно не совпадает ни с экраном, ни с рамкой кадра, ни с занавесом, падающим в кадре. Вообще, этот часто используемый прием - падающий занавес внутри фильма - именно потому так эффектен, что отмечает неизбежное несовпадение с границей сцены. Однако таким "падающим занавесом" является любой рефлексивный театральный жест внутри киноповествования. Он, разрывая характерную непрерывность восприятия кинематографического пространства как пространства самой реальности, застает смещение реальности в нашем восприятии. Мы словно получаем дополнительную "точку субъективности", одновременно оказываясь на сцене и вне ее, то есть в положении, когда ни одна вещь не может быть "естественной", когда любое положение вещей неестественно. С "падением занавеса" мы пробуждаемся от кинематографических иллюзий: "присутствие" было эфемерно, "игра" — скрыта, "здесь и сейчас" — невозможно. Нас застали вошедшими в изображение и в этот миг лишили его. Мы - в пустоте, где нет никакого равновесия, никакого между театром и кино, в месте, где господствует утрата (подлинности, присутствия, театра, кино, представления, образа, понимания), а то, что обретено, кажется по-настоящему несущественным — только видимость, даже — иллюзорность любой видимости. 121