Перед нами важный момент, где сконцентрировано кинематографическое событие в том виде, как его понимает Муратова. Литературный текст вторгается в визуальный ряд. Такое вторжение в кино постоянно и почти всегда достаточно травматично для восприятия фильма. Это одна из ключевых проблем — проведение границы между литературой (а также живописью, театром, музыкой) и собственно кино.

Можно перечислить целый реестр способов, какими текст оприходуется тем, что можно назвать сложившейся кинематографической чувственностью, определенными правилами восприятия, которые делают прием невидимым. В данном случае мы сталкиваемся с нарочитым разрывом в структуре киноповествования. Остановка внимания на приеме может быть неким указателем значимости именно данного эпизода для прочтения смысла фильма. Но тогда сам фильм превращается в текст, а чувствительность глаза не должна приниматься в расчет. С другой стороны, можно попробовать остановить чтение кадра и попытаться разобраться в ситуации "чтения записки" как кинособытия.

Записка — инородное для кино тело. "Чтение записки" — это один из тех моментов, когда визуальное подменяется речевым. Таким образом, перед нами малый участок

Олег Аронсон. Метакино. © Издательство "Ад Маргинем", 2003

99

Янко Слава (Библиотека £огі/Оа) || http://vanko.lib.ru

100

неизбежного включения смысла. Для Муратовой это сигнал, что настал момент, когда необходим прием, когда необходима дистанция для показа исчезновения кино. В этот момент уже господствует литература, а значит, требуется аттракцион, чтобы вернуть зрителя в кинопространство.

В рассматриваемом примере проявлена одна важная особенность муратовской манеры — работа с дополнительными изображению элементами, обнажающая их дополнительность. 213

Звук в кино и по сей день сфера дополнительного. Но, в силу своей меньшей аффективности, он легко потребляем. В нем зрение находит успокоение. Записка на экране также предполагает "внутреннее" озвучивание. Вот здесь-то и возникает потребность в остранении. Но это не остранение вещи, а остранение той функции, которую несет с собой и текст в кадре, и экранная речь. Что это за функция?

Вспомним другую записку, из первой новеллы "Трех историй". Написано: "Я убил свою соседку". Муратовский истопник прочитывает ее интонационно как начало стихотворения. И это прочтение верно. Текст в кадре словно заранее остранен, а значит, неявно проводит поэтическое в ткань фильма. Таким же текстом является манерная речь Литвиновой (в "Увлечениях" литературный момент ее речи особенно акцентирован), актерство Маковецкого, до боли знакомые интонации Табакова. Все это - элементы известного и потребимого искусства, которые Муратова использует для своих целей.